Как видим, к профессиональной помощи Юлии Борисовны стремятся очень разные люди. Они желают стать красивее, счастливее, успешнее и обращаются в Учреждение, поскольку – это знают все – лишь Учреждение предоставляет все упомянутые возможности комплексно, тактично и очень результативно. Регистратура (модные заимствования типа «ресепшн» в Учреждении не практикуются) принимает этих людей в свои надёжные объятия, иногородних селит в уютный гостевой домик в сосновом оазисе, сортирует заказы для ресторана, прачечной и гаража и, разумеется, записывает пациентов на консультации и процедуры. Так как Юлия Борисовна проходит интернатуру в отделении общей терапии, круг её задач широк и часто непредсказуем (что не может не радовать, ибо кому здесь нужна предсказуемость?). Вот и нового пациента направили к ней.
Увидев Юлию Борисовну впервые, можно подумать, что ошибся дверью: на табличке, ниже фамилии, имени, отчества, сказано «терапевт», а из-за старого (специалист сказал бы – антикварного) рабочего стола на вас смотрит худенький конопатый воробышек с убранными назад каштановыми волосами, ярко-зелёными глазами и короткими, некрашеными ногтями на руках. Медсестричка? Вряд ли в Учреждении с чёткой системой субординации медсестра села бы в кресло врача. На всякий случай новый пациент переспросил: «Юлия Борисовна?». Получив в ответ доброжелательный приглашающий жест, молодой человек вошёл в кабинет, сел напротив врача и с надеждой спросил: «Поможете?».
Отложив законченную пропись (да и хорош любоваться), врач встала из-за стола, подошла к пациенту, положила руку на его бледный лоб, другой рукой взялась за пульс. «Поможем», – мягко сказала она, к видимому удовольствию посетителя. А ещё слово «воробышек», мелькнувшее в его мыслях, растаяло без остатка, ибо вместо него обозначилось нечто, словами не передаваемое, но очень хорошее. Вдохновенное. И почувствовал пациент спинным мозгом, что коготок его увяз и начинается новая жизнь.
Выглядел он приятно: высокий атлет с естественно выгоревшими волосами, падающими на лоб, синими весёлыми глазами и – подумать только! – тоже без маникюра. На нём были вельветовый пиджак, рубашка и джинсы, явно любимые, судя по слегка потёртому нижнему шву. Парфюма не ощущалось: видимо, молодой человек признавал только мыло. И вообще располагал. Портреты смотрели на него благосклонно, Джон Донн так вообще улыбнулся краешком рта. Асклепий, впрочем, сделал вид, что занят, и не потрудился рассмотреть красавца. Присутствие красавцев в кабинете Борисовны представлялись ему неуместным: он слегка ревновал.
Назвался пациент Максимом Павловичем тридцати семи лет, юристом, депутатом омского Городского совета. В качестве жалобы назвал внезапно проявившую себя нехватку личной силы. Оттого все недоразумения, теоретически способные случаться только с неудачниками, в последнее время случаются именно с ним. Горло на важном докладе першит и хрипит у него; статистика исчезает с его стола, не с чьего-нибудь; новенький форд оказывается оцарапанным на депутатской стоянке через неделю после приобретения. А для Максима Павловича это непривычно и мешает делу.
Ещё всё время ныла шея, но об этом он бы умолчал, если бы врач не потребовала полного описания когда-либо имевшихся недомоганий. Пришлось рассказать про злосчастную шею, про нехорошую болезнь, перенесённую в армии, про заикание в начальной школе и строгую маму с социальными предрассудками. «Мне непонятно, как ты можешь дружить с мальчиком из неполной семьи, Максим». «Мне непонятно, как ты мог привести в наш дом эту особу, Максим». Хоть про армейскую неприятность не высказывалась, потому что не знала.
Несмотря на некоторые вопросы, так и не достигшие компромиссов, Максим уважал свою мать, человека, искушённого в делах и разборчивого в людях, – одним словом, судью. На пенсии. Она-то и рекомендовала сыну обратиться в Учреждение вообще и к Юлии Борисовне в частности. В недавнем прошлом Юлия Борисовна избавила судью от неприятностей постклимактерия, осложнённого мрачными снами и сожалениями, воскресила в ней женщину. Стало быть, можно рекомендовать.
И стали врач и пациент общаться.
* * *
О маме.
Вся история взаимоотношений Максима и мамы строились по принципу автономности. Как многие люди, планирующие жить и вершить вечно, мама Максима много времени и сил уделяла стратегии выстраивания и поддержания комфортного для неё и её окружения статуса и практически не интересовалась такими материями, как внутренний мир и нравственные потребности маленького Макса. В мамин мир абсолютно не вписывалась патогенная микрофлора участия единственного сына в драках на стороне угнетаемого старшеклассником друга Фёдора (того самого, из неполной семьи, чей папа, как стало известно впоследствии, вовсе не бросил маму с Фёдором, а умер от онкологии); поддержка приюта бездомных животных, стоившая Максу всех карманных денег и побуждавшая его подрабатывать, моя машины и разнося еду в «Курочке рядом»; встречи с девушкой-няней, имевшей неосторожность прийти в предновогодний вечер к Максу в гости сразу из детского сада, где она была Снегурочкой на шести утренниках подряд и, конечно, устала, так что к нарисованным помадой алым щёчкам добавились естественные тени под глазами. И вообще, маловато было точек соприкосновения у Макса с его мамой. Но ничего, никто из них не жаловался. Толку?
* * *
О заикании.
В первом классе максимовой школы был паренёк-второгодник, упомянутый уже Фёдор. Умнейший, вообще-то, мальчишка, в свои семь лет оперировавший понятиями вроде пространства Евклида, чудесных меридианов, миграции бабочек и многое другое знавший, чем понятно и щедро делился со всеми желающими. Однако из-за слабости здоровья много пропускал, почему и остался на второй год в первом классе.
Вот однажды стоял паренёк у доски и решал там чего-то. Но решения способами, данными в учебнике, были до того неинтересны, что рука его стала сама собой чертить нечто, в школьную программу не входившее. Учительница, как назло, была не в настроении: то ли предменструальный синдром давал о себе знать, то ли муж зарплату утаил, не столь важно. Важно то, что собралась она поставить парню единицу, а тот никогда и никому не огрызался, – весь в своих светлых раздумьях, что с такого возьмёшь? Максим же с ранних лет не выносил несправедливости. Встал, прошёл без приглашения к учительскому столу, участливо заглянул педагогу в глаза и спросил: «Единица за незнание материала исключается. Стало быть, за потревоженные комплексы?». В таком вот духе.
Понятно, что обоих сволокли к директору. Понятно, было неприятно. А самое скверное, что мама, вызванная в школу, по дороге домой не взяла Макса за руку, в ответ же на его попытку отстранилась и безлично-вежливо попросила воздерживаться от тактильных контактов с ней. Макс долго не мог уснуть в тот вечер, плакал и переживал мамину холодность заново, а наутро проснулся заикой. Кем и оставался целый месяц, пока самостоятельные логопедические занятия не истребили в нём этот дефект, да и вообще, надоело.
Зато Федя стал не просто другом – братом на всю жизнь. Когда мужчины в семилетнем возрасте что-нибудь решили на всю жизнь, это серьёзно.
* * *
О сифилисе.
Мама могла быть уверена, что непутёвый, по её мнению, но всё-таки любимый сын поступит в ВУЗ с военной кафедрой и не потратит два года на армию. Всё это было согласовано и подтверждено. В том, что логика и практичность такого решения окажутся по силам даже Максу, мама не сомневалась.
Ошиблась. Сын пошёл в военкомат по первой же повестке, распределился в Благовещенск и два года служил в пограничных войсках. Служить было хорошо, ребята и офицерский состав подобрались замечательные, дисциплина в части царила здоровая, увольнений, соответственно, почти никогда не отменяли. А лучше бы в ленинской комнате книжки читал, к институту готовился, чем в увольнения ходить, чёрт бы побрал их совсем. Благо глаз у врача был намётан и первичную клинику обнаруживал тотчас, так что в части никто и ничем подолгу не болел. Макс же вынес из личного опыта, что болеть – это скверно, а переживать из-за хворей – ещё сквернее. Потому, что от всего не застрахуешься, и потому, что от случаев, не предусмотренных страховкой, почти всегда можно вылечиться.
* * *
О шее.
Шея болела уже некоторое время. С тех пор, как бывший соученик по университету и нынешний коллега по административной работе, Землероев, встретил Максима в спортклубе и предложил вспомнить бокс не столь давно минувших дней. Сначала-то всё как раз шло неплохо, мужчины поочерёдно теснили друг друга и безобидно подшучивали, а потом впали в раж, и прилетело Максиму по шее. Нечаянно, конечно. Землероев очень переживал, рвался оплатить обследования, услуги мануального терапевта и что ещё понадобится, но делу всё это не помогло. Ноющие боли остались с Максимом надолго, а вскоре начались те самые свидетельства отсутствия жизненной силы, досаду на которые Максим озвучил на приёме.
«Неудивительно», – подумала Борисовна, глядя на снимок шейных позвонков Максима Павловича, – «смещён-то пятый. Перегрузки, страх насмешек и отказ от самовыражения. Вот куда уходит твоя жизненная сила»¹ .
¹ «Неудивительно… смещён-то пятый… Вот куда уходит твоя жизненная сила». Позвоночник несёт не только физическую нагрузку. Арена его компетентности охватывает такие пласты нашей жизни, как эмоции, мысли, желания и возможность их выразить вслух. Нервные окончания на уровне пятого шейного позвонка «обслуживают» голосовые связки, гланды, миндалины, глотку. Здоровье этих органов позволяет человеку проявить себя голосом, заявить о себе. Патологии этих органов препятствуют такому самовыражению. Попробуйте дать предположительный диагноз состоянию пятого шейного позвонка певца, телеведущего или же радиоди-джея : )