Профессор Хирон очень стар, старше всех научных руководителей, вместе взятых, но дряхлым не выглядит. Он всегда выглядит так, словно лишь начинает входить в пору зрелости. И, в общем, понятно, где черпают свои воззренья наши молодые доктора.
Я застала его в мастерской. Он ходил вокруг одного из станков, что-то вытачивая и постукивая задними копытами от нетерпения. У профессора хобби – изготовление ключей². Из камней, меди, бронзы и пластика; ключи-магниты, электронные, оптические, психоключи. В юности профессор был хохмач и однажды подбросил другу-археологу искусственно состаренную обсидиановую фомку; друг купился и с восторгом рассказывал всем о достоверном свидетельстве почтенной профессии вора в среднем палеолите. Профессор через пару дней признался в своей шутке и, конечно, друг простил его. Невозможно обижаться на профессора. Он добр, что привлекает к нему всех. И он не знает слова «невозможно».
Он очень приветливо встретил меня. Я ожидала сочувствия по поводу своих неудач (Хирон всегда и всё знает о тех, кого учил хотя бы день), но вместо этого услышала:
– А, девочка! Придумала что-нибудь?
– Нет… в сущности, – ответила я и стала смотреть в гладкий струганный пол мастерской.
– Нет? Совсем? – Изумился профессор и отложил заготовку. – Ты пугаешь меня.
Ничто так не печалит Хирона, как отчаяние и ментальная вялость. Он соотносит эти состояния с распущенностью, и быть в них уличённой очень стыдно. Именно в его научных экспедициях родилось выражение «творческий импотент», до сих пор популярное среди юных умов. В такой экспедиции я встретила Асклепия.
– Профессор, – мне пришла в голову гениальная вещь, – а почему вы не хотите что-нибудь придумать… тоже? Ради Асклепия?
Хирон оставил свой станок и взъерошил мне волосы. Он делал так, желая ободрить, когда я была маленькой и неуверенной в себе. Однажды, занимаясь темой личности в истории, я обнаружила принцип влияния наблюдающего на ход событий и усомнилась в целесообразности подобных наблюдений. Сообщила об этом профессору. Он потрепал меня по макушке и объяснил, что так я учусь быть музой Клио: наблюдая, оценивая и, наконец, внося в жизнь свои коррективы. Вот и сейчас он давал мне понять, что решение снова за мной, – и это решение обязано быть продуктивным. Он так и спросил:
– А ты на что? – Повернулся к станку и начал развлекать меня беседой. Я смотрела на его прямую спину в тонкой безрукавке, на загорелые руки, на заготовку, трансформирующуюся в этих руках. Для Хирона весь мир был родной мастерской. Как мне хотелось быть похожей на него!
* * *
– «La bactérie n’est rien, c’est le terrain qui fait tout», – сказал профессор, подняв указательный палец. – «Бактерии - ничто, среда – всё»³. Ты же учёный. Думала об этом?
Профессор был энциклопедистом и, как любой энциклопедист, не делил знание на отрасли и методы, а воспринимал жизнь целостно. Чему и нас учил.
– В твоей возлюбленной античности, – продолжил он, – живёт мой друг, профессор Аристотель. Милейший человек! Да ты знаешь его. – Хирон нежно сдул пыль с металлической заготовки. – Что он рассказывает о среде?
– Что среда оказывает сопротивление. Должна оказывать сопротивление, чтобы наш путь в ней был осмысленным.
– А это значит?.. – Хирон подмигнул мне и снова наклонился над станком. Станок завизжал, давая возможность обдумать ответ. Я уже улыбалась.
– Это значит, среда – лучший стимул.
– Золотые слова! – Хирон кивнул с большим энтузиазмом и хитро взглянул на меня. – То же Аристо сказал мне, когда на заре нашей дружбы я пожаловался на недостаток загруженности в институте. На скуку то есть. Ведь тогда были приняты элитные учебные заведения, не для всех. Мы с несколькими учителями собрались и организовали научные ясли, интернат, экспедиции абсолютно свободного доступа. Теперь не скучаем! Брось мне, пожалуйста, тряпочку… во-он она.
– Твои демократические взгляды, – раздался голос из прихожей, отлично поставленный лекторский голос, в проёме показалась русая борода, а за нею и весь Аристотель, – так и так привели бы тебя к интернатам и экспедициям. Я просто подначил тебя. Здравствуй, Клио. Ici, monsieur⁴, – обратился он вглубь коридора, откуда слышались неспешные шаги (по-видимому, кто-то шёл наощупь: в коридоре было темно). Шаги приблизились, в мастерскую вошёл Клод Бернар и слегка поклонился:
– Tres heureux de vous voir, mademoiselle. Bonjoir, collègues⁵.
– Bonjoir, bonjoir, – хором ответили мы.
– Bonjoir, mes amis⁶, – донеслось со двора, и в дверях возник Рерих. Все обрадовались, а я подумала, что кворум есть.
* * *
Хирон вытер руки и весело оглядел наше сборище:
– Надлежит подкрепиться! Посмотрим-ка, что там у нас. – Мы вернулись по коридорчику в дом, на кухню, и Хирон заглянул в холодильник. – Превосходная курица! Оливки и брынза! Лимоны. А где у нас скатерть? А вот у нас скатерть, – приговаривал он, извлекая льняной раритет из кухонного шкафчика. –Есть наливка от Кевина Митчелла!
– Ого, – с уважением сказал Аристотель.
У Хирона хорошо и уютно. Никаких суперфункций, при этом всё, что нужно, под рукой. И это отнюдь не мешает профессорской гордости за студента, придумавшего «умные дома». У всех его учеников есть что-нибудь, за что Хирон гордится ими. До сих пор у меня было твёрдое убеждение в том, что мною он гордится за умение хранить нейтралитет в работе. Получается, нет.
Я сидела в большом мягком кресле со стаканчиком сладкой наливки и думала: что делать со средой, сопротивление которой юридически оправдано? Что делать с вариантами, ведь один получается гаже другого? Где ключ? К любому замку должен быть ключ. Надо найти его. Или создать. Или украсть.
– Красть нехорошо, – тут же откликнулся Рерих. В иное время я бы постыдилась размышлять о воровстве в его присутствии, теперь же только проворчала:
– Предложите что-нибудь получше.
– А я б украл и не поморщился, раз больше ничего не остаётся, – заметил Аристотель, сидевший в кресле по соседству со мной. Рерих поморщился и расправил на коленях плед. Его донимал ревматизм. – Только не знаю, где украсть новую жизнь.
Я тоже этого не знала. Хирон молчал, поглядывая на вечереющий свет сквозь бокал. Аристотель нахохлился и сплёл пальцы: он, как и я, предпочитал следить за собой рядом с нравственным Рерихом, но считал себя правым. Клод рисовал на газете, попавшейся под руку.
– Il ne faute voler pas⁷, – сказал он негромко. – Можно организовать новую. Новую жизнь.
– Или найти, – отозвался Хирон. – Наверняка где-то есть подходящая.
– Змееносец, – тотчас вспомнила я.
– Хотя бы, mademoiselle, – кивнул Бернар.
У меня завибрировал телефон, я достала его и увидела, что звонит бывший инспектор.
______________________
Ссылки
¹ «Истина в вине» (лат.).
² «У профессора хобби – изготовление ключей». Сакральное название планеты Хирон и, стало быть, сущность профессора Хирона звучат как Ключ от Неба. Не напрасно Клио говорит, что для Хирона «весь мир – родная мастерская» и «он не знает слова «невозможно»».
³ «Бактерии – ничто, среда – всё» (фр.). Клод Бернар (1813-1878), известный физиолог и мыслитель.
⁴ «Сюда, месье» (фр.).
⁵ «Очень рад вас видеть, мадмуазель. Здравствуйте, коллеги» (фр.).
⁶ «Здравствуйте, друзья мои» (фр.).